Холодные осенние вечера. Луна похожа на желток крутого яйца.
<p>
С  одиннадцати  часов вечера  я сижу на  скамеечке  Тверского 
бульвара,
против Камерного, и жду. В театр мне  войти нельзя. Я  - друг 
Мейерхольда и
враг Таирова. Как это давно было.  Теперь при встрече с  
Мейерхольдом  еле
касаюсь шляпы, а с Таировым даже немного больше, чем добрые знакомые.
<p>
Иногда репетиции затягивались до часу, до двух, до трех ночи.
<p>
Когда  возвращаюсь домой, Есенин  и  Почем-Соль надо  мной  
издеваются.
Обещают подарить  теплый цилиндр с наушниками.  Меня прозвали  
Брамбиллом (в Камерном  был спектакль "Принцесса  Брамбилла"). А 
Никритину  - обезьянкой, мартышкой, мартыном, мартышоном.
<p>
Есенин придумывает частушки.
<p>
Я считаю Никритину замечательной, а он поет:
<p><i>
Ах, мартышечка-душа <br>
Собой не больно хороша.</i>
<p>
А когда она бывает у нас, ту же частушку Есенин поет на другой манер:
<p><i>
Ах, мартышечка-душа <br>
Собою очень хороша.</i>
<p>
По  ночам через  стену  слышу беспокойный  шепот.  Это  Почем-Соль  
с
Есениным тревожатся о моей судьбе.