Откровенно говоря, я был немного растерян. Куртка явно требовала чистки и ремонта. Локти блестели. Пуговиц не хватало. У ворота и на рукаве я заметил следы масляной краски.
Я даже подумал - лучше бы привезла авторучку. Но вслух произнес:
- Спасибо. Зря беспокоились.
Не мог же я крикнуть - "Где вам удалось приобрести такое старье?!"
А куртка, действительно, была старая. Такие куртки, если верить советским плакатам, носят американские безработные.
Черкасова как-то странно поглядела на меня и говорит:
- Это куртка Фернана Леже. Он был приблизительно твоей комплекции.
Я с удивлением переспросил:
- Леже? Тот самый?
- Когда-то мы были с ним очень дружны. Потом я дружила с его вдовой.
Рассказала ей о твоем существовании. Надя полезла в шкаф. Достала эту
куртку и протянула мне. Она говорит, что Фернан завещал ей быть
другом всякого сброда…
Я надел куртку. Она была мне впору. Ее можно было носить поверх теплого свитера. Это было что-то вроде короткого осеннего пальто.
Нина Черкасова просидела у нас до одиннадцати. Затем она вызвала такси.
Я долго разглядывал пятна масляной краски. Теперь я жалел, что их мало. Только два - на рукаве и у ворота.
Я стал вспоминать, что мне известно про Фернана Леже?
Это был высокий, сильный человек, нормандец, из крестьян. В пятнадцатом году отправился на фронт. Там ему случалось резать хлеб штыком, испачканным в крови. Фронтовые рисунки Леже проникнуты ужасом.
В дальнейшем он, подобно Маяковскому, боролся с искусством. Но Маяковский застрелился, а Леже выстоял и победил.
Он мечтал рисовать на стенах зданий и вагонов. Через полвека его мечту осуществила нью-йоркская шпана.
Ему казалось, что линия важнее цвета. Что искусство, от Шекспира до Эдит Пиаф, живет контрастами. Его любимые слова: "Ренуар изображал то, что видел. Я изображаю то, что понял…"
Умер Леже коммунистом, раз и навсегда поверив величайшему, беспрецедентному шарлатанству. Не исключено, что он, как многие художники, был глуп.
Я носил куртку лет восемь. Надевал ее в особо торжественных случаях. Хотя вельвет за эти годы истерся так, что следы масляной краски пропали.
Брат появился через несколько секунд. Нижняя губа его была разбита. В руке он держал совершенно новую котиковую шапку. Мы быстро зашагали к Владимирской площади.
Брат отдышался и говорит:
- Я ему дал по физиономии. И он мне дал по физиономии. У него
свалилась шапка. И у меня свалилась шапка. Я смотрю - его шапка
новее. Нагибаюсь, беру его шапку. А он, естественно - мою. Я его
изматерил. И он меня. На том и разошлись. А эту шапку я дарю тебе.
Бери.
Я сказал:
- Купи уж лучше бутылку подсолнечного масла.
- Разумеется, - ответил брат, - только сначала выпьем. Мне необходимо
в порядке дезинфекции.
И он для убедительности выпятил разбитую губу…
Дома я оказался глубокой ночью. Лена даже не спросила, где я был. Она
спросила:
- Где подсолнечное масло?
Я произнес что-то невнятное.
В ответ прозвучало:
- Вечно друзья пьют за твой счет!
- Зато, - говорю, - у меня есть новая котиковая шапка.
Что я мог еще сказать?