По всей вероятности, в продолжение того часа, который он пробыл здесь, погруженный в задумчивость, он успел разглядеть игрушечную лавку, до того ярко освященную плошками и свечами, что сквозь окна харчевни это обилие огней казалось иллюминацией.
Козетта подняла глаза. она поглядела на него, поглядела на Человек, приближавшийся к ней с куклой, казался ей надвигавшимся на нее солнцем, ее сознания коснулись неслыханные слова: "Это тебе", куклу, потом медленно отступила и забилась под стол в самый дальний угол, к стене.
Она больше не плакала, не кричала, - казалось, она не осмеливалась дышать.
Кабатчица, Эпонина и Азельма стояли, как истуканы. Пьяницы, и те умолкли. В харчевне воцарилась торжественная тишина.
Тетка Тенардье, окаменевшая и онемевшая от изумления, снова принялась строить догадки: "Кто он, этот старик? То ли бедняк, то ли миллионер? А может быть, и то, и другое - то есть вор?"
На лице супруга Тенардье появилась та выразительная складка, которая
так подчеркивает характер человека всякий раз, когда господствующий
инстинкт проявляется в нем во всей своей животной силе. Кабатчик
смотрел то на куклу, то на путешественника; казалось, он прощупывал
этого человека, как ощупывал бы мешок с деньгами. Но это продолжалось
одно мгновение. Подойдя к жене, он шепнул:
- Кукла стоит по меньшей мере тридцать франков. Не дури! Распластайся
перед этим человеком!
Грубые натуры имеют общую черту с натурами наивными: у них нет постепенных переходов от одного чувства к другому.
- Ну что ж ты, Козетта, - сказала тетка Тенардье кисло-сладким тоном, свойственным злой бабе, когда она хочет казаться ласковой, - почему ты не берешь куклу?
Только тут Козетта осмелилась выползти из своего угла.
- Козетточка! - ласково подхватил Тенардье. - Господин дарит тебе куклу. Бери ее. Она твоя.
Козетта глядела на волшебную куклу с ужасом. Ее лицо еще было залито слезами, но глаза, словно небо на утренней заре, постепенно светлели, излучая необычайное сияние счастья. Если бы вдруг ей сказали: "Малютка! Ты - королева Франции", она испытала бы почти такое же чувство. Ей казалось, что как только она дотронется до куклы, ударит гром.
До некоторой степени это было верно, так как она не сомневалась, что хозяйка прибьет ее и выругает.
Однако сила притяжения победила. Козетта, наконец, приблизилась к кукле и, обернувшись к кабатчице, застенчиво прошептала: - Можно, сударыня!
Нет слов передать этот тон, в котором слышались отчаяние, испуг и восхищение.
- Понятно, можно! - ответила кабатчица. - Она твоя. Господин дарит ее тебе.
- Правда, сударь? - переспросила Козетта. - Разве это правда? Она моя, эта дама?
Глаза у незнакомца были полны слез. Он, видимо, находился на той грани волнения, когда молчат, чтобы не разрыдаться. Он кивнул Козетте головой и вложил руку "дамы" в ее ручонку.
Козетта быстро отдернула свою руку, словно рука "дамы" жгла ее, и потупилась. Мы вынуждены отметить, что в эту минуту у нее высунулся язык. Внезапно она обернулась и порывистым движение схватила куклу.
- Я буду звать ее Катериной, - сказала она.
Странно было видеть, как лохмотья Козетты коснулись и слились с лентами и ярко-розовым муслиновым платьицем куклы.
- Сударыня! А можно мне посадить ее на стул? - спросила она.
- Можно, дитя мое, - ответила кабатчица.
Теперь пришел черед Азельмы и Эпонины с завистью глядеть на Козетту.
Козетта посадила Катерину на стул, а сама села перед нею на пол и, неподвижная, безмолвная, погрузилась в созерцание.
- Играй же, Козетта! - сказал незнакомец.
- О, я играю! - ответила девчурка.